Так сказала во время разговора Ирина Осиповна Инокентьева, которая была в числе делегатов Сахалинской области на IX Международном фестивале ремёсел коренных народов мира «Югра-2016». Она живет на северо-востоке Сахалинской области в селе Вал Ногликского района. И. Инокентьева – участница и победительница выставок не только на Сахалине, но и в Москве на всероссийском фестивале «Кочевье Севера» и международной выставке-ярмарке «Сокровища Севера».

Родное село нашей героини стоит на берегу реки Вал. Поселение названо именем одного из орокских (уйльтских) родов: «вала» на уйльтинском языке – «удачливый». Там живёт около девятисот человек, 90% – русские. Из коренных жителей есть уйльта (ульта, ороки, нани) и эвенки.

Уйльта и эвенки – оленеводческие народы. При советской власти на севере Сахалина стадо оленей насчитывало 13-15 тысяч голов, сейчас поголовье составляет около одной тысячи. В наше время именно в селе Вал коренные жители пытаются возродить оленеводство, для этого создали общины «Кевонгун» и «Юктэ». В прошлом году впервые в постсоветский период в Вале провели праздник оленеводов «Курэй». Мастерица Ирина Инокентьева тоже из оленеводческой семьи, у неё до сих пор есть олени.

Рыбу ловят, у американцев работают

Я живу в посёлке Вал. У нас около ста, может, чуть больше, уйльта. Здесь есть школа, садик, Дом культуры и другие предприятия. Только наши дома до сих пор как при советской власти. Обещали построить благоустроенное жилье, совсем не строят. Газ есть в домах. Если платишь, значит, будет газ. А если нет – выключат. В огороде разную мелочь сажаем. Помидоры и огурцы не сажаем, потому что холодно. Некоторые жители скот держат. А в основном у людей нет домашних животных. Раньше был большой совхоз и коров держали. В 1990-е годы все поголовье уничтожили, и большинство людей перестали скот держать. Молодые не хотят работать. Не хотят ни в тайгу, никуда. Некоторые из сельчан у американцев работают. Американцы на Сахалине газ и нефть добывают. Так что выживаем, как можем. Рыбу ловим. Иногда бывают запреты на рыбную ловлю. Мы с этим боремся, ругаемся. Если приезжают к нам люди из правительства, жалуемся. А что толку?

Родной язык почти забыла

В школе родной язык не преподают. В советские годы тоже не преподавали. Нас оторвали от родного языка, и мы всё забыли. Я когда в школу пошла, не знала русский язык. Почему я плохо училась? Потому что не знала русский язык. А сейчас наоборот: русский язык знаю хорошо, а вот родной язык не очень. Бывает, некоторые слова вспоминаются. У меня же два языка: эвенкийский и уйльтинский. Больше на эвенкийском понимаю. По матери я – уйльтинка, а отец – эвенк. Он пришлый, из Благовещенска. С оленями спустился с Амура на Сахалин через пролив Лазарева. В зимнее время оттуда много эвенков уходило на Сахалин. Это в 1920-1930-х годах было. И вот так на острове появились домашние олени. Может, и раньше были, я не знаю об этом. Потом оленей истребили. Государству же всегда оленину сдавали, и план выполняли. Браконьерство очень большое. С этим мы мучаемся и боремся, но невозможно искоренить.

Если говорить о родном языке, сейчас в нашем селе одна женщина записывает сказки, которые раньше бабушки рассказывали, и книги выпускает. В 2008 году на уйльтинском языке букварь выпустили, есть словарь. В прошлом году я ездила в Москву со своими изделиями на «Сокровища Севера» и искала эвенков. Там было очень много эвенков, но у нас диалекты разные. Надо же! Одну женщину все-таки нашла, она на своем языке говорит, и я всё понимаю, хотя очень мало разговариваю на эвенкийском. У нас эвенки умерли и уже некому на этом языке говорить.

Хочет увеличить поголовье оленей

У меня был один-единственный сын, в прошлом году умер, и на мне осталось хозяйство. Он ездил по горячим точкам и уже оторвался от традиционных занятий. Но все равно ездил в тайгу. Сейчас его нет, и я стала управлять оленями. У нас сейчас многие женщины оленями управляют. Тяжело нам, мужчин нет. Я доверила своих оленей дальнему родственнику. Думаю, поможет мне поднять оленеводство. Надеюсь на него. Говорю: «Хоть не бросай нас». Согласился, потому что сам по глупости своих животных потерял. Поделилась с ним оленями. Сейчас он радостный, обещал восстановить поголовье наших оленей. Мы своих оленей даже не режем, потому что хотим увеличить поголовье.

У нас кругом тайга и стада небольшие. Когда у меня муж был живой, мы передвигались на большие расстояния, в летнее время с детьми с ним ездила в тайгу. Посередине Сахалина есть хребты, зимой переваливали на западную сторону, в летнее время и весной на восточную переходили, так как овод гонит оленей на морское побережье. Потом муж умер, после этого я перестала ездить в лес. У нас с мужем было 25 оленей. Потом они одичали, потому что стали ловить самочек диких оленей. Потом у них рождались детеныши, и уже они ходили табунами по Тымейке. И так прибавлялось, увеличивалось стадо.

Уже несколько лет нашему оленеводству помогают американцы, дают деньги на котловое пропитание. Лишь бы те, кто находится с оленями, не убегали, а работали. Сейчас американцы выделяют деньги, чтобы из Якутии или Камчатки оленей к нам привезти, так как нет смешения крови. Нужно, чтобы новая кровь была. Раньше муж всегда выезжал за хребты к диким оленям, самочек привязывал, и получались оленята. Сейчас так никто не делает. Люди не хотят далеко выезжать. Вот это плохо.

У меня двое внуков, они ещё маленькие. Один постарше, думаю, вернется в тайгу, и после школы будет заниматься оленеводством. Сейчас мне очень тяжело и трудно жить, так как у меня нет мужчин. Сама управляю и слежу за своим хозяйством. Надеюсь, потом мои мальчики мне в этом помогут, когда вырастут. Говорю им: «Не бросайте свое хозяйство. Все-таки ваш дед Виктор Александрович Инокентьев в советское время был бригадиром, всеми стадами управлял». Он хорошо пастухов понимал и берег их. Потом пастухи по одному умерли и он умер. Муж был партийный работник и образованный, всегда ладил с людьми. Если его отправляют, например, в районный центр, умел разговаривать и с грамотными людьми.

Мои дочери образованные, но я их не смогла научить рукоделию. Младшая дочь – юрист, живёт в областном центре в Южно-Сахалинске. Старшая – педагог, но не работает по профессии, не хочет. Она живет со мной, я ей помогаю поднимать детей. Пенсия 15 тысяч рублей, с ветеранскими надбавками получается 17 с лишним тысяч. Денег дочери не хватает, поэтому внукам помогаю. Как они без меня? Я не могу их бросить, жалко мне их. Младшую дочь не обеспечиваю. Наоборот, она мне помогает.

В Силаве будто увидела свое детство

Только когда ушла на пенсию, на меня, как мастерицу, обратили внимание, и я стала ездить по Сахалину на мероприятия. Мастерицы у нас в селе есть, но в основном не хотят заниматься рукоделием, ленятся. Когда муж был жив, шила ему одежду, торбаса и палатки из оленьей шкуры. Сейчас палатки шью из брезента. Сама выделываю шкуры. Вот с этими торбасами, прежде чем сюда приехать, за две недели управилась: камус скоблила, коптила, выделывала и потом шила.

Вот выехала сюда в Урай, сижу тут, конечно, здесь интересно. Не зря приехала. Два города: Ханты-Мансийск и Урай. Но мы почему-то не видим хантов. Уже обрусели, наверно. Я смотрю по телевизору канал «Культура», там часто показывают Ханты-Мансийск и про оленеводство. Знаете, как интересно! Когда была в Силаве, нахлынули воспоминания о детстве, до слёз было. У меня в душе всё перевернулось. Раньше у нас в тайге были избушки, раза три пожар был, все сгорело. Старые домики в Силаве напомнили, что у нас тоже такие были, и мы там детьми жили. Оленьи шкуры напомнили нашу жизнь, слезы на глазах были. Очень много сходства с нашей жизнью. Надо же! Ханты и манси жили, как мы, одинаково. Только языки и национальности разные. Я ещё вспомнила здесь про своих родственников и односельчан, потому что такую жизнь я видела своими глазами.

Только у вас природа совсем другая, красивая. У вас сосны и болота, и по-другому оленеводы кочуют. У нас совсем другая природа и растительность другая. Берёзы, конечно, есть. У вас берёзы высокие и широкие, у нас тоненькие. На Сахалине кругом море, с одного берега моря на другой с оленями кочевали. Наши мастера из берёзы тоже делают вещи, если найдут большой обхват ствола. Муж делал рукоятки ножей и всякие инструменты из берёзы. Я ему ещё заказала: «Ты мне доску сделай, я же шью». И вот из берёзы сделал доску, на ней резали, она же крепкая и дощечка не портится. То, что предназначено для оленеводства, наши мужчины своими руками делали. Удивительно! Здесь как будто я увидела свое детство и свой народ. Я похожа на хантов и манси, потому что оленеводство у нас до сих пор есть. Мне здесь очень понравилось.