В Евру манси пришли давным-давно. Может, с тех пор прошло сто лет – тысяча лет, а может, и того больше. Раньше они жили за большим, как сорий – море, топким болотом, в тёмных, глухих урманах. В урманах – лесах зверя добывали, в реках рыбу ловили.
Так бы и жить им: зверя добывать, рыбу ловить и детей растить. Да часто к ним приходили враги, люди хана Золотая Шапка, отбирали добро, молодых парней с собой уводили.
И вот однажды зимою, только промёрзли болота, ханские люди опять пришли. Как пришли – собой всю землю накрыли, пустили стрелы – солнце и небо закрыли. Сильные манси, храбрые манси тоже много стрел навстречу пустили. Стрел в воздухе кружилось больше, чем комаров летом. Стрела в стрелу попадала, стрела стрелу побивала.
Семь дней, семь ночей слышались кругом стоны да крики. Месяц семь раз выходил и семь раз прятался, то бледный, тусклый был, то от пролитой людской крови красным становился. С высоты месяцу заметно, что силы не равны: врагов много, манси совсем мало. Увидел он: ханские воины подожгли стойбище, стали убивать детей. Скатился месяц на землю, схватил мальчика и девочку, прижал их крепко к себе и скрылся в мягких, как мох, облаках.
Он взял бы больше детей, да рук у него не хватило.
От горя, от жалости к людям манси месяц похолодел, а после совсем застыл. И дети с ним навсегда остались.
Теперь, когда манси смотрят на месяц, видят спасённых детей – девочку и мальчика – и вспоминают то далёкое, страшное время.
Кедры вместе с племенем манси защищали родную землю от врагов. Они тянули свои хвоинки, кололи глаза, лица, руки врагов. Тогда хвоя кедров вытянулась, стала длинной. Стрелы врагов изранили прежде гладкую кору кедров, и по сей день на ней видны грубые рубцы от ран.
Перед этими страшными для манси днями юный Паломей ушёл в урман на свою первую охоту, далеко ушёл – за лосем. Он спроворил лося и теперь радостный, возвращался домой с добычей. Его тугой лук висел на левом плече, а справа, на поясе, из берестяного складника торчали острые стрелы.
За плечами, на лямках из кедровых корней, нёс Паломей берестяную няпу с лосиным сердцем и лосиной головой. Гордо, радостно думал: « Сварят женщины голову и сердце лося, и старые охотники пригласят меня за стол, усадят рядом с собой. Попросят: ну, расскажи, Паломей, где и как охотился. Отрежут мне мужчины верхушку лосиного варёного сердца, подадут и скажут: «Это нашему молодому фартовому охотнику Паломею».
Но когда он вернулся домой, кроме старого сбитого, ослеплённого Петотки, никого в стойбище не нашёл.
Петотка сказал:
– Нельзя здесь оставаться, сынок. Надо нам идти к дальней лесовней избушке.
– Дедушка, я ещё не знаю туда дорогу, – признался Паломей.
– Я тебе буду рассказывать. Сейчас к лосиной янге – молодому болоту пойдём. Ты бывал там?
– Бывал, бывал. – Паломей взял Петотку за руку, и они пошли. Много ли, мало ли прошли, Петотка остановился.
– Что, дедушка, устал?
– Нет, сынок, не то. Может, послышалось мне? Вроде в кедраче ребёнок плачет?
Паломей направил своё молодое ухо в ту сторону, куда показал Петотка, и услышал непонятные звуки. Бросился в кедровник. В тёмном кедраче разглядел Паломей берестяной кузов-пайву, снял её и принёс Петотке. Опустился старик на колени, сунул руку внутрь пайвы, нащупал свёрток из заячьих шкурок.
И заплакал пустыми глазами Петотка, запричитал громко:
– Ай-е-е, о-е-е! Белый, Светлый День, знала мать, что не выживет, так оставила на родной земле своё малое зёрнышко.
Паломей надел пайву на спину, и пошли они дальше. Шли, садились отдохнуть, снова шли.
– Теперь куда, дедушка? Янга кончилась, дорога раздвоилась.
– Ты, сынок, за янгу веди меня, а та, другая дорога к Карасьему озеру ведёт.
Старик шёл и думал: «Вот, Ёли Торум, Подземный Бог, почему не прогрыз из-под земли дыру и не взял, не проглотил в своё подземное царство всех врагов? А ты, Номи Торум, Небесный Бог, почему допустил, чтобы враги пришли на нашу землю?»
Вдруг услышал Петотка радостный крик Паломея:
– Дедушка, смотри, собака бежит. Я узнал, она из нашего стойбища, Апонькина Кыль – Берёзка!
Но Петотка не мог видеть собаку, бежавшую с обгорелым щенком в зубах. Собака не остановилась, лишь поглядела на них и бросилась в сторону.
– Кыль – Берёзка, Берёзка, иди к нам, Кыль! В стойбище нет никого! – громко позвал Паломей, но собака скрылась за кедрами. Паломей от обиды всхлипнул:
– Хоть бы Кыль с нами осталась!
– Ты, Паломей, не горюй, – уговаривал его Петотка. – Кыль побегает – успокоится. А теперь она обезумела – щенки-то её все сгорели в пожаре. Пусть у неё уляжется боль.
В пайве заплакал ребёнок.
– Светлый, Белый День! Однако ребёнок будет сильным, когда вырастет. Слышишь, Паломей, как он громко плачет. Скорее бы нам прийти к юрте да накормить его.
Много вёрст прошли Паломей с Петоткой, когда их догнала Кыль.
Мальчик обрадовался, присел, ласкал, гладил собаку, обирал налипшие на животе комки снега. Низ живота у собаки отвис, два ряда упругих сосков, как зубья деревянных граблей, не сгибались. Петотка тоже гладил собаку и наткнулся на тугие соски. Поглаживая, почувствовал, как медленно подавалась из них тёплая жидкость.
– Паломей, вынимай ребёнка из пайвы, может, собака его покормит, – велел старик.
Собака обнюхала человеческое дитя и допустила его к своему молоку. После они долго шли, ребёнок тихо спал в пайве за спиной Паломея. Поздним вечером добрели они до лесовней избушки, от усталости сразу повалилась спать.
Утром старик ощупью затопил печку – чувал, натаял снега для чая. И тихо призывал всех мансийских добрых духов помочь ему и детям. От шороха в избушке проснулся Паломей, сказал с удивлением:
– Дедушка, а малыш-то поднялся на ноги, руку мне отдавил. Ноги у него упругие, сильные. Эй, малыш, малыш! – ласково заговорил Паломей с ребёнком и засмеялся.
– Дедушка, а как звать его станем?
– Подумай, найди ему имя.
– Можно его назвать именем моего отца – Ивыром.
– Отчего его нельзя? Имя хорошего человека осчастливит ребёнка.
И стал Ивыр расти быстро, быстрее человеческого дыхания. Скоро стал помощником старому Петотке и названному брату Паломею.
Как-то утром старый Петотка вышел на воздух и почувствовал слабый запах дыма. Встревожился: «Я его не топил. Откуда взяться дыму, мой чувал ещё крепко спит.Что будет теперь с Паломеем и Ивыром?»
Петотка вернулся в избушку, разбудил детей и рассказал им про свою тревогу. Мальчики побежали и тоже почувствовали запах дыма. Петотка приложил ухо к мёрзлой земле, хотел узнать, не стонет ли Мать земля от множества вражеских ног. Ничего не услышал. После долго землю гладил, припадал к ней щекой, говорил ласковые слова.
Паломей и Ивыр взбирались на самые высокие деревья, чтобы с высоты разглядеть даль. Паломей ещё карабкался, а Ивыр с самой вершины дерева кричал:
– Никого не видно, ничего нет страшного вокруг.
Но с этого дня стали они жить с тревогой.
А тут ещё Кыль собака потерялась. Паломей и Ивыр ходили по лесу, искали, звали её, она как в воду канула. Печальные возвращались к Петотке.
– Кто знает, – горевал дед. – Может, она и совсем не виновата. Могла в охотничью ловушку попасть, могла со зверем схватиться и погибнуть.
Через много дней вернулась Кыль и привела с собой пса солнечного цвета.
– Ты, Паломей, видел в нашем стойбище такого пса? – спросил дед.
– Нет, – ответил Паломей. – Не было такого пса у наших людей.
– Может, он от добрых людей прибежал, а может, от наших врагов? – спросил в тревоге Ивыр.
– Может, от добрых людей, может, от плохих, кто знает, – раздумывал дед. – Вы его не привяжите, пусть будет с нами.
И еще велел Петотка найти лиственничную губу-гриб, размочить в горячей воде и сделать человечка. Из бересты для человечка складничок смастерить. Это знак бедствия будет.
Ребята так и сделали, а потом привязали складничок к ошейнику пса и отпустили его – пусть люди узнают о беде.
В ночь, как ушёл пес, залез на крышу медведь шатун, хил и рвал дранки и бересту с крыши, хотел пролезть в избушку. Кыль почувствовала зверя, заповизгивала, прижалась к ногам Петотки.
– Почему не лает Кыль, не отпугивает зверя? – удивлялись Ивыр и Паломей.
– Кыль – не медвежатница, соболятница она, – объяснил дед. – Эти сами медведя боятся.
Ивыр заторопился, забормотал:
– Я не боюсь, не боюсь тебя, зверь.
Выхватил парень из-за чувала огромную берестяную пайву-кузов, выскочил из избушки и, забравшись на крышу, натянул пайву на голову медведя. Одной рукой держит лямки кузова, как вожжи, а другой рукой бьёт медведя да приговаривает:
– Вот, вот тебе, знай, свои медвежьи тропы, не ходи к людям.
Медведь из-под пайвы ничего не видел, пятился-пятился и свалился с крыши. От испуга громко рявкнул, и убежал в лес.
В это время Петотка и Паломей спросили:
– Почему Ивыр медведя не испугался?
Ивыр ответил:
– В нашей жизни много страшного бывает. Я хочу быть бесстрашным.
Петотка задумался:
– У этого парня мысли как у старого человека, прожившего долгую жизнь. В народе говорят: в дождливую погоду человеку сухо, в холодную погоду – тепло, в ветреную погоду – легко.